«Иудейка» в Михайловском театре

Кабы не чистокровно русские морозы, превращающие дорогу на встречу с прекрасным в сезонную via dolorosa, эта «Иудейка» безо всяких 3D-технологий создавала бы полную иллюзию перемещения в пространстве. Будто бы ты и не в Петербурге, и уж тем более не в Михайловском театре, а в какой-нибудь среднеевропейской опере средней руки — не Мюнхен и не Штутгарт, но, допустим, Дюссельдорф.

В яме сидят не слишком выдающиеся, но культурные и отменно вымуштрованные дирижером музыканты — оркестр звучит аккуратно, стильно и качественно. Солисты, правда, подкачали, кастинг не фонтан, зато хор и массовка готовы воодушевленно решать любые поставленные режиссером задачи. Хотя, впрочем, ничего сверх стандартов западного оперного театра начала XXI века с них не требуют. Спектакль поставлен крепким ремесленником, эпигоном штутгартской режиссуры вообще и Йосси Вилера с Серджио Морабито в частности. Представьте себе их «Норму» из «Новой Оперы», только чуть поплоще и побезыскуснее, — и получите исчерпывающее представление об «Иудейке».

Коллега Петр Поспелов в своей излишне эмоциональной рецензии сетует на то, что режиссер «выбрал самое банальное постановочное решение». Создателей новой сценической версии «Иудейки» и впрямь сложно уличить в изощренности или парадоксализме мышления. Если в первоисточнике явно просматривается национальная тематика, значит, обязательны 1930-е, Третий рейх, тоталитаризм, хищные орлы и плотоядные стервецы, погромы в уютных домах, желтые звезды на их стенах и предбанники газовых камер под занавес.

Но таковы уж законы в меру простодушного, но очень честного и добротного театра, занимающегося переводом с условно оперного на современный театральный. Да, этот театр не мудрствует лукаво — но и не дает вывалиться на подмостки тому вульгарному «большому стилю», которого взыскуют так называемые опероманы и квинтэссенцией которого является опера «Иудейка» Жака Фроманталя Галеви (либретто Э. Скриба).

С напыщенным велеречивым пустозвонством этой партитуры постановщики справились на «отлично», загнав ее в рамки жестко выстроенного исторического и социального контекста (см. выше). При этом, правда, понять, кто кому приходится в спектакле братом, а кто сватом, не менее трудно, чем мотивировать вампучные страдания всех без исключения героев Скриба — Галеви. Верхом режиссерского психологизма так и остался отмечаемый едва ли не всеми рецензентами «Иудейки» конфликт черной кипы еврея Элеазара и красного (спасибо «Википедии» за подсказку) цуккетто кардинала де Броньи.

Михайловскую «Иудейку» трудно признать шедевром. Точно так же, как и все предыдущие потуги Михайловской оперы, постановка Арно Бернара (того самого, что должен был ставить в Большом «Отелло», павшего жертвой кризисных секвестров) является общим местом. При этом ее отличие от задрипанных покупных итальянских спектаклей и унылого дилетантизма «Русалки» Игоря Коняева радикально.

«Иудейка» — общее место той оперы, которую Павел Гершензон когда-то метко окрестил «театром в стиле обложек Opernwelt». Что само по себе дорогого стоит: еще недавно невозможно было и представить, что в театре на площади Искусств появится спектакль с внятной режиссурой и отменным дизайном (класс сценографов — соавторов Кристофа Лоя — налицо в каждой перемене декораций). «Иудейка» заставляет смутно надеяться, что в Михайловском возможно и не такое.

Эта постановка, пожалуй что, первая удача эпохи Владимира Кехмана, позволяющая отнестись к его театру всерьез. «Иудейка» выглядит кувырком через голову и прыжком через тень недавнего местного провинциального прошлого. Оказалось, что если пригласить приличного дирижера (премьера окончательно развеяла сомнения в профессиональной кондиции музыкального руководителя театра Петера Феранеца) и крепкого режиссера, то и на выжженной почве можно произвести качественный продукт, который, страшно сказать, вполне может конкурировать с не самыми удачными постановками Мариинского театра.

Но куда важнее другое: вторая по счету оперная премьера нынешнего сезона выводит Михайловский за рамки локального петербургского контекста. Театр-нувориш вдруг вышел на самую передовую европейского оперного процесса: «Иудейка» наглядно демонстрирует кризис той ветви западного режиссерского театра, представители которой занимаются интерпретацией классических текстов, переодевая их героев из одного исторического платья в другое и забывая о собственно театральном содержании постановок. 

«Иудейка» в очередной раз свидетельствует об исчерпанности этого приема. Радует лишь то, что в Европе существуют и Кшиштоф Варликовский, и Каликсто Биейто, и множество других режиссеров-визионеров. Заманить лидеров современной европейской оперы для только-только встающего на ноги Михайловского театра было бы проблематичным, а вот перенести к себе на сцену какую-нибудь из тиражируемых в последние годы старых постановок Петера Конвичного можно было бы вполне. «Иудейка» стала для Михайловского театра прорывом в качество и цивилизацию, главное теперь — не останавливаться на достигнутом.