Франческо Вентрилья поставил для Светланы Захаровой балет по правилам виртуального мира.
До тридцатых годов ХХ века игра под названием «балет» существовала только по своим правилам: декорации могли быть любыми, но алгоритм не менялся. Тибетские привидения и французские придворные разговаривали на одном и том же языке.
До тридцатых годов ХХ века игра под названием «балет» существовала только по своим правилам: декорации могли быть любыми, но алгоритм не менялся. Тибетские привидения и французские придворные разговаривали на одном и том же языке.
Above: The Color Wheel
Франческо Вентрилья поставил для Светланы Захаровой балет по правилам виртуального мира
До тридцатых годов ХХ века игра под названием «балет» существовала только по своим правилам: декорации могли быть любыми, но алгоритм не менялся. Тибетские привидения и французские придворные разговаривали на одном и том же языке. Крестьянка могла держать в руке серп, но ни одному балетмейстеру не пришло бы в голову всерьез попытаться воспроизвести на сцене уборку урожая. В тридцатые круг разомкнулся, и балет, ахнув, открыл для себя окружающий мир: начались эксперименты по внедрению в танец новых правил.
В Советской России балет был отправлен на завод. Точнее, завод должен был прорасти сквозь балет, подчинить его себе. В 1931 году Федор Лопухов поставил в театре, который уже перестал быть Мариинским, но еще не стал Кировским, балет Шостаковича «Болт». Правда, приглашенные на генеральную репетицию рабочие происходящее на сцене «своим» не сочли, и спектакль был закрыт. Потом балет попытались отправить на флотскую службу. Тут вроде бы было полегче, пляски матросов отлично вписались в общую структуру, не разрушая правил театра. Вот только от этих плясок (в «Красном маке», например, где мужской кордебалет наяривал «Яблочко») все ощутимее веяло кафешантаном, что было трудно не заметить.
Только одно занятие не вступило в противоречие с природой классического танца; разумеется, это был спорт. Вообще-то у спорта и танца не так уж много общего: эффективность и эффектность — слишком разные цели. Но и то и другое — занятия телесные, зацикленные на биологическом совершенстве: балерине и спортсмену легко прощается отсутствие мозгов, физические же изъяны мгновенно выводят если не из профессии, то из круга первачей. И именно спортивные занятия — основа для занятий военных — выдали хореографам индульгенцию на новые игры. Игорь Моисеев ставил парады на Красной площади; Асаф Мессерер сочинил своего «Футболиста».
Официальная история балета считает «Игры» Нижинского, сочиненные в 1913 году, первым балетом о спорте. Теперь, когда спектакль восстановлен в Римском балете — и был привезен к нам на гастроли пять лет назад, — всякий может убедиться, что это не так. Да, в начале и в конце спектакля из кулисы в кулису через сцену пролетает теннисный мяч; да, в руках у героя появляется теннисная ракетка. Но движения танца не имитируют теннисную игру — балет рассказывает старую историю. Па-де-труа как любовный треугольник: то танцовщик мешает поцеловаться двум девицам, то одна из танцовщиц ревнует его к другой. Переворот произошел много позже — именно в тридцатых годах.
В сольном номере «Футболист», который поставил тогда для себя Асаф Мессерер на музыку Александра Цфасмана, за две минуты рассказывалась история матча. Игрок рвался к чужим воротам, у него отбирали мяч, он отбивал мяч головой, получал травму и все же забивал гол на последней секунде матча. Пируэты и прыжки, пробежки и секундные паузы — все было подчинено тому, чтобы максимально точно передать алгоритм движения футбольного игрока. Балет принял чужие правила.
Через семь лет Фредерик Аштон в Англии сочиняет своих «Конькобежцев» — и снова речь о спорте, и только о нем. Танцовщики имитируют движения — и кажется, что на ногах не балетные тапочки, а коньки. Вращения и «ласточки» — все подчинено этой цели. Собственно говоря, так классический танец испытывается на прочность — и он выдерживает решение несвойственных ему задач.
Потом волна спадает, в тяжелые времена танцу снова позволено быть самим собой. Убаюкивать и прельщать, навевать на шелковые ресницы сны золотые, лопотать о живущих в Индии индейцах и влюбляющихся в венгерских дам сарацинах. Появляющийся в 1973-м маленький балет Тома Шиллинга «Матч» — редкая штучка, в которой снова сделана попытка поговорить на другом языке: Максимова и Васильев играют на сцене в теннис, и он таки на теннис похож. Но в то же время и на флирт, который там отчаянно подразумевается. Правила скрещиваются, возникает некоторый гибрид.
И вот теперь, спустя еще тридцать шесть лет, в Большом появляется балет, снова принимающий иные, внешние правила.
«Захарова. Суперигра», балет на музыку Эмильяно Пальмьери, сочиненный Франческо Вентрильей, — это компьютерная игрушка на сцене главного театра страны. Вместо декораций — проекции искусственных интерьеров и пейзажей (лабиринты и сады, а также кабина звездолета). Пять сцен — пять уровней, героине надо пробежать четыре, отстреливаясь от препятствующих ей иноземных солдат, и на пятом сразиться с богом времени Хроносом.
Вентрилья, тридцатилетний танцовщик Ла Скала, последние шесть лет понемножку сочиняющий танцы, сделал спектакль именно по правилам компьютерной игрушки. Героиня влетает в ситуацию — мгновенно оценивает ее — расправляется с врагами — бежит дальше. Некоторая монотонность, заданная этим процессом, преодолевается юмором.
И это самое главное. Как в первой сцене неожиданно сквозь воинственный монолог прорезается фраза из монолога белого лебедя. Пальмьери цитирует Петра Ильича, а нога решительной девушки, только что преодолевавшей вооруженное сопротивление, вдруг томно устремляется к небу… но вот уже девушка опомнилась и снова в боевой стойке кунгфуиста. Как снисходительно и победно, цитируя всех надменных балетных принцесс, героиня принимает клятвы неожиданно покоренного ею противника (на пятом уровне) — и движением черной мамбы перерезает ему глотку! Вентрилья не просто играет в компьютерную игру — он играет с игрой. Притворяясь, что подчинился ее правилам, на самом деле — подчиняет ее правилам балета. Да и что может быть в большей степени балетом, чем спектакль, сделанный по личному заказу примы-балерины и названный в ее честь? Спектакль, который она заведомо никому больше танцевать не позволит? Но, придумывая лукавые комплименты (героиня побеждает Хроноса не просто так, а потому что великие балерины побеждают Время) и доводя синхронность Светланиных врагов до компьютерной точности (уже лет десять в Большом не было столь образцово отрепетированной премьеры), сочиняя отличный финальный дуэт и пробрасывая ансамбли, Вентрилья все же останется в истории танца человеком, начавшим новую игру балета с окружающим миром. В его спектакле балет посмотрел на компьютер и понял, что эта штука тоже съедобна.
До тридцатых годов ХХ века игра под названием «балет» существовала только по своим правилам: декорации могли быть любыми, но алгоритм не менялся. Тибетские привидения и французские придворные разговаривали на одном и том же языке. Крестьянка могла держать в руке серп, но ни одному балетмейстеру не пришло бы в голову всерьез попытаться воспроизвести на сцене уборку урожая. В тридцатые круг разомкнулся, и балет, ахнув, открыл для себя окружающий мир: начались эксперименты по внедрению в танец новых правил.
В Советской России балет был отправлен на завод. Точнее, завод должен был прорасти сквозь балет, подчинить его себе. В 1931 году Федор Лопухов поставил в театре, который уже перестал быть Мариинским, но еще не стал Кировским, балет Шостаковича «Болт». Правда, приглашенные на генеральную репетицию рабочие происходящее на сцене «своим» не сочли, и спектакль был закрыт. Потом балет попытались отправить на флотскую службу. Тут вроде бы было полегче, пляски матросов отлично вписались в общую структуру, не разрушая правил театра. Вот только от этих плясок (в «Красном маке», например, где мужской кордебалет наяривал «Яблочко») все ощутимее веяло кафешантаном, что было трудно не заметить.
Только одно занятие не вступило в противоречие с природой классического танца; разумеется, это был спорт. Вообще-то у спорта и танца не так уж много общего: эффективность и эффектность — слишком разные цели. Но и то и другое — занятия телесные, зацикленные на биологическом совершенстве: балерине и спортсмену легко прощается отсутствие мозгов, физические же изъяны мгновенно выводят если не из профессии, то из круга первачей. И именно спортивные занятия — основа для занятий военных — выдали хореографам индульгенцию на новые игры. Игорь Моисеев ставил парады на Красной площади; Асаф Мессерер сочинил своего «Футболиста».
Официальная история балета считает «Игры» Нижинского, сочиненные в 1913 году, первым балетом о спорте. Теперь, когда спектакль восстановлен в Римском балете — и был привезен к нам на гастроли пять лет назад, — всякий может убедиться, что это не так. Да, в начале и в конце спектакля из кулисы в кулису через сцену пролетает теннисный мяч; да, в руках у героя появляется теннисная ракетка. Но движения танца не имитируют теннисную игру — балет рассказывает старую историю. Па-де-труа как любовный треугольник: то танцовщик мешает поцеловаться двум девицам, то одна из танцовщиц ревнует его к другой. Переворот произошел много позже — именно в тридцатых годах.
В сольном номере «Футболист», который поставил тогда для себя Асаф Мессерер на музыку Александра Цфасмана, за две минуты рассказывалась история матча. Игрок рвался к чужим воротам, у него отбирали мяч, он отбивал мяч головой, получал травму и все же забивал гол на последней секунде матча. Пируэты и прыжки, пробежки и секундные паузы — все было подчинено тому, чтобы максимально точно передать алгоритм движения футбольного игрока. Балет принял чужие правила.
Через семь лет Фредерик Аштон в Англии сочиняет своих «Конькобежцев» — и снова речь о спорте, и только о нем. Танцовщики имитируют движения — и кажется, что на ногах не балетные тапочки, а коньки. Вращения и «ласточки» — все подчинено этой цели. Собственно говоря, так классический танец испытывается на прочность — и он выдерживает решение несвойственных ему задач.
Потом волна спадает, в тяжелые времена танцу снова позволено быть самим собой. Убаюкивать и прельщать, навевать на шелковые ресницы сны золотые, лопотать о живущих в Индии индейцах и влюбляющихся в венгерских дам сарацинах. Появляющийся в 1973-м маленький балет Тома Шиллинга «Матч» — редкая штучка, в которой снова сделана попытка поговорить на другом языке: Максимова и Васильев играют на сцене в теннис, и он таки на теннис похож. Но в то же время и на флирт, который там отчаянно подразумевается. Правила скрещиваются, возникает некоторый гибрид.
И вот теперь, спустя еще тридцать шесть лет, в Большом появляется балет, снова принимающий иные, внешние правила.
«Захарова. Суперигра», балет на музыку Эмильяно Пальмьери, сочиненный Франческо Вентрильей, — это компьютерная игрушка на сцене главного театра страны. Вместо декораций — проекции искусственных интерьеров и пейзажей (лабиринты и сады, а также кабина звездолета). Пять сцен — пять уровней, героине надо пробежать четыре, отстреливаясь от препятствующих ей иноземных солдат, и на пятом сразиться с богом времени Хроносом.
Вентрилья, тридцатилетний танцовщик Ла Скала, последние шесть лет понемножку сочиняющий танцы, сделал спектакль именно по правилам компьютерной игрушки. Героиня влетает в ситуацию — мгновенно оценивает ее — расправляется с врагами — бежит дальше. Некоторая монотонность, заданная этим процессом, преодолевается юмором.
И это самое главное. Как в первой сцене неожиданно сквозь воинственный монолог прорезается фраза из монолога белого лебедя. Пальмьери цитирует Петра Ильича, а нога решительной девушки, только что преодолевавшей вооруженное сопротивление, вдруг томно устремляется к небу… но вот уже девушка опомнилась и снова в боевой стойке кунгфуиста. Как снисходительно и победно, цитируя всех надменных балетных принцесс, героиня принимает клятвы неожиданно покоренного ею противника (на пятом уровне) — и движением черной мамбы перерезает ему глотку! Вентрилья не просто играет в компьютерную игру — он играет с игрой. Притворяясь, что подчинился ее правилам, на самом деле — подчиняет ее правилам балета. Да и что может быть в большей степени балетом, чем спектакль, сделанный по личному заказу примы-балерины и названный в ее честь? Спектакль, который она заведомо никому больше танцевать не позволит? Но, придумывая лукавые комплименты (героиня побеждает Хроноса не просто так, а потому что великие балерины побеждают Время) и доводя синхронность Светланиных врагов до компьютерной точности (уже лет десять в Большом не было столь образцово отрепетированной премьеры), сочиняя отличный финальный дуэт и пробрасывая ансамбли, Вентрилья все же останется в истории танца человеком, начавшим новую игру балета с окружающим миром. В его спектакле балет посмотрел на компьютер и понял, что эта штука тоже съедобна.
Above: Fake It So Real
