Балетный звездопад в Германии

One of the great names in contemporary American cinema is that of a bold New York cinematographer.
admin
Сильви Гиллем, Робер Лепаж, Рассел Малифан, Иржи Килиан и Джон Ноймайер почти одновременно одарили немецких зрителей своими новыми спектаклями
Above: The Color Wheel
Сильви Гиллем, Робер Лепаж, Рассел Малифан, Иржи Килиан и Джон Ноймайер почти одновременно одарили немецких зрителей своими новыми спектаклями

Последний осенний месяц собрал в трех немецких городах три спектакля, каждый из которых может быть отнесен к важнейшим событиям уходящего года. В Берлине показали «Еоннагату» — совместное сочинение Робера Лепажа, Рассела Малифана и Сильви Гиллем, ими втроем и исполненное. В Гамбурге Джон Ноймайер возобновил «Трамвай "Желание”», впервые поставленный им двадцать пять лет назад. В Мюнхене снова можно было увидеть «Перелетных птиц» Иржи Килиана — спектакль, который выпущен в минувшем мае и который, по словам хореографа, будет его последним сочинением: продолжать балетмейстерскую карьеру 62-летний Килиан не собирается.

Лепаж, Малифан и Гиллем собрали самую разную музыку — от Баха до японских барабанов — и пересказали историю шевалье де Еона. Он был французским дипломатом и шпионом, который в XVIII веке добывал важные сведения для своего короля сначала в России, а затем в Англии. В России его при этом считали дамой — он носил женское платье и вел себя соответственно; когда же в Англии усомнились в том, что он мужчина, он вызвал обидчика на дуэль. С чисто физиологической точки зрения он принадлежал к сильному полу — это в положенный им час установили патологоанатомы; что же творилось у шевалье в голове, навсегда останется загадкой. Канадский режиссер, английский хореограф и французская балерина эту загадку так и не разгадали.

На сцене нет одного де Еона, который меняется, превращается, лицедействует (в название спектакля не зря, кроме имени героя, вклеено еще и слово «оннагата» — это амплуа в японском театре, призвание мужчины, играющего женские роли), есть сразу три его воплощения. Сильви Гиллем являет собой женскую часть души де Еона, Рассел Малифан — мужскую, а Робер Лепаж — вероятно, ту кошмарную старость, что стирает различие между полами. 

Дольше других на сцене находится Лепаж: «Еоннагата» начинается с его выхода, где он неловко (но с удовольствием) фехтует мечом, и заканчивается его «вскрытием» — герой лежит на столе ногами к заднику, Гиллем и Малифан распарывают на нем одежду. Балерине, которая может все (первой балерине мира!), достались: монолог о том, кем был де Еон (Гиллем стоит на месте и разговаривает); диалог с Бомарше, которого, опять же, играет Лепаж, где де Еон «признается» в том, что он женщина (слова стерты и унылы — черт, как же можно было настолько скучно сочинить такую сцену); сцена написания письма (действительно сидит и пишет, ну, иногда не выдерживает, ноги взлетают стрелкой вверх, руки прорезают пространство) и маленький заключительный экзерсис у зеркала. У Малифана с движениями тоже небогато. На берлинской премьере была овация; во второй, менее гламурный день возмущенные студенческие голоса кричали Лепажу «бу», явно обвиняя его (как единственного профессионального режиссера в троице) в нерациональном использовании возможностей балерины. Но она же сама этого захотела, не правда ли?
Гамбургский постановщик ожиданий своих зрителей не обманул — Джон Ноймайер остался Джоном Ноймайером. Двадцатипятилетней давности балет (двадцать лет отсутствовавший на сцене) смотрится свежо и бодро. Ноймайер «выпрямил» пьесу Теннесси Уильямса, нашпигованную воспоминаниями. Первый акт отдан юности Бланш Дюбуа в белоснежном поместье «Белль Рив» — медленным блаженным танцам, скромному кокетству, пристойному роману с милым молодым человеком. И мгновенному, судорожному крушению этого мира: увиденному Бланш на балу поцелую ее свежеиспеченного мужа с другим мужчиной, влепленная ею мужу пощечина, самоубийство героя. Мир раскалывается, на землю по очереди оседают старики — семья, опора мира, Бланш то замирает, то мечется и пытается руками удержать неотвратимо опускающуюся на нее гигантскую люстру. Ноймайер выбрал для балета Прокофьева («Мимолетности») и Альфреда Шнитке (Первую симфонию), и эта музыка, полная нерва, сарказма и безумной надежды, дает потрясающую картинку рушащегося мира. Второй акт — вся случившаяся в Новом Орлеане история — лишь результат этого крушения, и пересказана пунктирно; впрочем, дуэт Бланш с неудачником Митчем становится главным в балете — может быть, потому, что в нем вновь появляется надежда. Ну или потому, что роль Митча досталась лучшему из танцовщиков театра Ллойду Риггинсу.
А в Мюнхене на сцене нет премьеров и звезд, точнее, они все уравнены в правах, и лишь отъявленные балетоманы могут выцепить взглядом в толпе своих особенных любимцев. «Перелетными птицами» Килиан прощается с театром (по крайней мере, так он говорит, но, будем надеяться, еще передумает); его спектакль — о том, что такое театр вообще. Во-первых, театр — диковинный зоопарк, собранный на чужих планетах (в штате местного балета кроме немцев ирландцы, русские, французы, арабы и армяне). За полтора-два часа перед спектаклем зрителей мелкими группами ведут по подвалам Баварской оперы, и там под толстенными трубами и меж спутанных проводов сидят статисты в фантастических костюмах: снежные люди, выглядывающие из склада декораций и прячущиеся обратно гладкие белки, гигантские вороны, на плечах у которых гнездятся птички поменьше. Во-вторых, театр — вечная приманка для зрителя, соблазн оказаться участником спектакля: после путешествия по подвалам ты неожиданно выходишь в центр сцены пятиярусного театра, занавес поднят, в зале сидят люди, и они смотрят на тебя (на самом деле — смотрят фильм, что показывают за твоей спиной на заднике). 

Еще театр — загадка исчезнувшего времени (во время спектакля танцкуски разбиты видеофрагментами, где женщина «за сорок» — знаменитая танцовщица, жена хореографа Сабина Купферберг — разглядывает себя в зеркалах театра, видит себя девочкой, нашедшей в прибрежном песке эту самую Баварскую оперу — ее макет, разумеется). Само собой, театр — танцы, воспоминания о всех сочиненных спектаклях. В буйстве ансамблей и осторожных, нащупывающих возможный контакт дуэтах — цитаты из прежних постановок Килиана. И, наконец, театр — проклятие, от которого надо избавиться: в финале макет Оперы на сцене подожжен, свет вырублен, и по всем ярусам бегут спроецированные языки пламени. Зрителям предлагается, пока не поздно, улетать подальше от этого зоопарка соблазнов — баварские же жители вопят от восторга и топочут ногами. То ли они не поняли, что их сожгли, то ли согласились с правом хореографа это сделать.
Above: Fake It So Real

Tags

2
Konstantin Magazeyshchikov

PREVIOUS FEATURES

Notebook is a daily, international film publication. Our mission is to guide film lovers searching, lost or adrift in an overwhelming sea of content. We offer text, images, sounds and video as critical maps, passways and illuminations to the worlds of contemporary and classic film. Notebook is a MUBI publication.

Contact

If you're interested in contributing to Notebook send us a sample of your work. For all other enquiries, contact Daniel Kasman.