Своим спектаклем «Ничья длится мгновение» он поставил мат в три хода
За шахматной доской двое — комендант еврейского гетто Шогер и вундеркинд Изя Липман — кто победит? От этого зависит жизнь Изи, таков уговор. Выиграет — расстреляют, проиграет — погибнут соратники по гетто. И третий, компромиссный, несмертельный вариант — ничья, то есть пат, вечный шах. Такова сюжетная коллизия романа «Вечный шах» Ицхокаса Мераса (родился в 1934 году, с 1972-го живет в Израиле). Некоторая ее искусственность, а также общая сентиментальность тона не помешали Карбаускису взяться за инсценировку. Не помешал и одинаково приподнятый язык всех персонажей — во всяком случае, если судить по переводу с литовского. Именно на этом языке написан роман Мераса, которого после гибели родителей от рук литовцев-полицаев укрыла и вырастила литовская семья. Значение романа о вильнюсском гетто трудно переоценить: истребление людей по национальному признаку требует вечного о себе напоминания.
Above: The Color Wheel
Своим спектаклем «Ничья длится мгновение» он поставил мат в три хода
За шахматной доской двое — комендант еврейского гетто Шогер и вундеркинд Изя Липман — кто победит? От этого зависит жизнь Изи, таков уговор. Выиграет — расстреляют, проиграет — погибнут соратники по гетто. И третий, компромиссный, несмертельный вариант — ничья, то есть пат, вечный шах. Такова сюжетная коллизия романа «Вечный шах» Ицхокаса Мераса (родился в 1934 году, с 1972-го живет в Израиле). Некоторая ее искусственность, а также общая сентиментальность тона не помешали Карбаускису взяться за инсценировку. Не помешал и одинаково приподнятый язык всех персонажей — во всяком случае, если судить по переводу с литовского. Именно на этом языке написан роман Мераса, которого после гибели родителей от рук литовцев-полицаев укрыла и вырастила литовская семья. Значение романа о вильнюсском гетто трудно переоценить: истребление людей по национальному признаку требует вечного о себе напоминания.
Сцена из спектакля «Ничья длится мгновение»
Карбаускис убрал излишний пафос, истории любви, придал голосам почти документальное звучание. Он говорит о Катастрофе, но рассматривает ситуацию глобально — как обнаженный до шахматной ясности конфликт белого и черного. Национальный колорит притушен, разве что метки, надеваемые на глазах у зрителя: у Шогера — свастика на рукаве, у Изи Липмана — пиджак с двумя, на груди и спине, желтыми звездами, вот и вся конкретика. Перед нами отдельная человеческая единица противостоит махине власти, подгребающей под себя все проявления индивидуального. Гетто — как ограничение свободы вообще. Евреи — как род, семья, людское племя с почти библейским прародителем во главе, еврейским отцом Авраамом Липманом (Илья Исаев). Именно он, а вовсе не мальчик Изя в действительности противостоит коменданту Шогеру, который у Степана Морозова не столько немец-эсэсовец, сколько вневременной, легкоопознаваемый столп власти — плотный, самодостаточный персонаж в кожаном пиджаке и с гладко зачесанными назад волосами; вечно молод, энергичен, добродушен, как отец родной, — если и накажет металлической плетью, так исключительно за несоблюдение надлежащего правопорядка. В общем, два отца, два лица. Бог и черт в одном гетто.
Забор из шахматных досок (сценография Анны Федоровой) не только отгораживает гетто от остального мира, но и очерчивает территорию другого театра. Спектакль РАМТа, сделанный после двухлетних скитаний, дает ответ на вопрос, почему его постановщик ушел из «Табакерки», где жил как у Христа за пазухой, на хорошей зарплате, обласканный критикой, осыпанный всеми возможными театральными премиями. Карбаускис поставил протестный спектакль — в пику воцарившейся на отечественной сцене установке на развлекалово.
Сцена из спектакля «Ничья длится мгновение»
Действие подчеркнуто сухо, аскетично. Сумрачная замедленность ритмов. Намеренная безыскусность мизансцен, привязанных к длинному, для сеанса одновременной игры столу. Почти читка по ролям, застольный период. Попытка высечь огонь минимумом средств, изъясниться просто, но сильно. К сожалению, удается не всегда. Как только скудеет внутренняя эмоция, действие теряет нерв, цепенеет. Или, напротив, стихийная актерская эмоция вылезает чересчур открыто — и получаются слюни и сопли. Но временами спектакль набирает настоящую силу. Лучшая сцена — «предательство» Касриэла, предельно сдержанно сыгранного Александром Дорониным. Университетский юноша — на крючке у Шогера, он знает, что под пыткой сдаст участников готовящегося в гетто сопротивления. И адское смятение его мысли, ищущей философское обоснование предательству, передано актером потрясающе. Свой мат Шогеру этот сын Авраама Липмана все-таки ставит — кончает с собой. Погибнут все дети Авраама — ценою жизни один за другим показывая Шогеру, кто истинный хозяин положения. Изя Липман (Дмитрий Кривощапов) тоже недолго выбирает между спасительной ничьей и матом — ну не может он проиграть Шогеру! Человек — это ведь не только жизнь, но и то, что у него до рождения и после смерти.
Сцена из спектакля «Ничья длится мгновение»
Карбаускис изменил финал: в романе после победы Изи гетто разом наваливается и кончает Шогера. В спектакле этот страж порядка как сидел, так и сидит к залу задницей.
В общем, худрук МХТ как в воду глядел: его бывший подопечный опять поставил совершенно непродажный спектакль. Кассы на нем точно не сделаешь. И все-таки это мат. Детский мат, в три хода: серьезность темы, бескомпромиссная честность, отношение к акту творчества как к поступку.
Above: Fake It So Real
