Рамин Грей: «Русская драматургия более продвинутая, чем британская»

— Интересно, что вы используете слово «европейский». Видимо, вы исходите из того, что русские не европейцы. В Англии мы мыслим сходным образом. Когда британец говорит о Европе, то обычно имеет в виду испанцев, немцев, французов, австрийцев, но только не англичан. Европейцы даже посмеиваются над нами из-за этого. Но так или иначе, мне сложно говорить о европейской драматургии в целом — она разная, противоречивая, меняющаяся. Отмечу лишь, что в Англии преобладает театр политический, социальный, документальный. Проще говоря, театр в Англии — это в первую очередь журналистика, зачастую лишенная художественности. Он эстетически беден, однако в социальном смысле порой очень эффективен. В Англии драматург привык к предельно бережному отношению к своему тексту и полагает его главным элементом спектакля.

Немецкие авторы работают в других условиях и по другим правилам. Они исходят из того, что их текст будет только частью целого, называемого «спектакль», но не его основой. Они понимают, что режиссер не подсобное лицо, а соавтор спектакля. При этом многие немецкие драматурги чувствуют себя ущемленными режиссером, поэтому в качестве самозащиты они пытаются противостоять режиссуре, а не помогать ей. Зачастую они создают ловушки для режиссера, делают его работу невозможной или, как минимум, сложной.

— «Урод» не типичен для немецкой драматургии. Начнем с того, что в нем есть сюжет и характеры. А во многих немецких пьесах есть только текст как таковой, но нет ни прописанных характеров, ни внятной интриги. «Урод» — очень сильная, яркая, шокирующая пьеса. С ней сложно работать не потому, что она ставит ловушки для режиссера, а скорее потому, что она сама по себе уже готовая постановка, в ней как бы содержится ее режиссерская экспликация. Мариус вообще работает нестандартно: он знает театр изнутри. Он не просто драматург — он переводчик; режиссер многих спектаклей; человек, свободно ориентирующийся в законах театра. Я думаю, частично его «Урод» тоже о театре, о процессе удваивания и утраивания одного героя в структуре пьесы. Он о том, что возможно, а что невозможно в театре.

— Я уже сказал, что британский театр социальный и политически актуальный; он, как правило, повествует о сугубо британских проблемах. А эта пьеса как сказка: ведь когда ты читаешь «Спящую красавицу», ты не представляешь себе конкретный тирольский лес. В голове каждого из нас свой лес. Если ты просыпаешься и понимаешь, что ты самая страшная женщина в мире, ты будешь шокирована, вне зависимости от того, русская ты, немка или англичанка, — это все равно шок. Экзистенциальный шок, выходящий за национальные границы.

Другой вопрос, что любая пьеса, в том числе такая, как «Урод», всегда имеет этническую принадлежность. Она несет отпечаток того места, где была написана. Просто текст, написанный в определенной действительности и непосредственно ее отражающий, может вдруг оказаться интересным и в другой культуре. И сложно предсказать, какой текст «сработает», а какой нет в каждой конкретной стране. Так и с пьесой «Урод» — она была отлично принята в Англии, но кто знает, что будет в России? В этом-то и эксперимент.

Театр всегда привязан к месту, его нельзя, как фильм, показывать по всему миру, потому что он опирается на отношения, связь между зрителями и актерами, на язык. И когда ты приходишь со стороны, тебе нужно не только думать о содержании пьесы, но и о музыке, ритме языка той страны, где ты находишься. С одной стороны, то, что я не знаю русского, помогает мне услышать музыку языка, и мне надо попытаться понять, как русские выражают те или иные чувства, ведь наверняка они выражают их иначе. И мне нужно «настроиться» на эту тональность, чтобы пьеса заработала. 

— А я и хочу эмоций, ведь «Урод» — очень эмоциональная история. Она о том, как сложно быть особенным, о том, что такое эмоция, где и почему она появляется. Я не стремлюсь создать пространство, где актер или зритель будут чувствовать себя как на приеме у психотерапевта. Другой вопрос, что мне не хочется спекулировать на эмоциях, я хочу использовать их для того, чтобы рассказать историю.

— Прекрасно. Англичане вообще очень тепло относятся к русской культуре. Если немецкие пьесы зачастую немного «сумасшедшие», абсурдные, то российские в большинстве своем скорее основаны на ярких персонажах и их историях. Как, например, пьесы Сигарева — он очень популярен в Англии. Я видел его фильм «Волчок», он мне очень понравился. Мне вообще повезло работать с самыми разными молодыми российскими драматургами: Гришковцом, Вырыпаевым, Пресняковыми, Дурненковыми. Мы и сейчас поддерживаем связь. Вот недавно разговаривал с Пресняковыми, они пишут новую пьесу, и, мне кажется, у них должно получиться что-то интересное. Мне нравится русская драматургия, она очень детальная, эмоциональная, философская, интеллектуальная, психологичная. Часто более продвинутая, чем, например, британская. Английская драматургия может быть шокирующей, впечатляющей, развлекательной. Но я, как режиссер, очарован русской драматургией, хотя некоторые тексты страшно трудно поставить в Англии, например Вырыпаева. Пытаюсь сделать «Июль» в Англии или Ирландии, но это очень тяжело. Какие-то барьеры очень сложно преодолеть. И отчасти из-за этого я здесь, чтобы еще больше узнать о вашей культуре, обществе. Здесь ведь всё совсем по-другому, другое представление о пространстве, времени, цвете. Они тоже отличаются от тех, что существуют в Англии или Германии. И я пытаюсь их сейчас почувствовать…