Above: The Color Wheel
Дом танца (Dansens Hus) в Стокгольме начал сезон 2007/08 двумя суперсобытиями, собранными в один вечер. Иржи Килиан представил премьеру фильма Car-men, а Матс Эк сочинил новый балет «Место» для Михаила Барышникова и Аны Лагуны.
Случайно так срифмовалась программа или нет, решили ли два великих хореографа XX века одновременно подводить итоги или это просто шутка судьбы, но спектакль Матса Эка оказался тоже про «четвертый возраст». И это был дуэт артистов тоже вовсе не юных.
Эк не ставил балетов уже лет десять, если не больше. Как грянул в последней четверти XX века своими версиями «Спящей красавицы», «Лебединого озера», «Кармен» и «Шопенианы», так и ушел потом в компьютерные технологии. Думали не вернется. В «Спящей» тогда принцесса оказывалась юной наркоманкой, фея Карабосс - ее любовником-драгдилером, а принц Дезире -- добродетельным юношей, бестрепетно застрелившим продавца отравы. В «Кармен-сюите» костистая, взрослая, властная, курящая сигару Кармен сводила с ума совершеннейшего мальчишку Хозе (в эту версию влюбилась Майя Плисецкая - в Москве спектакль был показан в ее честь). А в «Шопениане» пожилая женщина, нежно улыбаясь, вспоминала свою юность, и воспоминания бегали по сцене стайкой юных дев. Все бы ничего, но одновременно старую леди оглаживал членом молодой мужчина.
Трудно себе представить более физическое воспоминание о молодости; и плевать Эк хотел на всех ханжей - в главной роли была занята его матушка, основательница Шведского балета Биргит Кулберг.
Но теперь речь не о матушке. Седая шевелюра у самого Эка. И вот он ставит одноактный балет-дуэт для Михаила Барышникова и своей жены, знаменитой балерины Аны Лагуны.
На сцене только стол, и порой кажется, это потому, что больше ничего не поместится - балет набит воспоминаниями под завязку. Воспоминаниями о «Спящей красавице». Вот седая, растрепанная Лагуна скачет на левой ноге так, как скакала когда-то принцесса Аврора -- вывернув правую ногу вбок, чуть тряся ею в вечном движении нетерпеливого несогласия. Вот дуэт у стола, и это уже почти самый финал «Спящей», где добропорядочный юноша и исправившаяся наркоманка собираются венчаться. На закате вспомнить о заре-Авроре? Может быть. И вспомнить без печали.
Потому что есть и сегодняшний день. Барышников здесь, конечно, заменитель самого Эка, его двойник. (Выбор исполнителя знаменателен, впрочем, Эк действительно не хуже хореограф, чем Барышников танцовщик, и наоборот; сочтутся славой.) И тут неважно, что Барышников жилист, перекручен, невелик ростом, что в глазах его прежний азарт и одновременно юношеское недоверие к залу перед премьерой, недоверие, чуть не переходящее в ужас, а Эк длинен, худощав и выглядит совершеннейшим олдовым хиппи. Тут важно, что равные. Потому как про то и разговор.
Про почтенные годы двух великих и равных людей. Про существование рядом. И - да, они, Лагуна и Барышников, вдруг кажутся похожими друг на друга. Вдруг начинают двигаться так одинаково, будто полвека прожили вместе. И весь балет - пересечение жизни: вот она чуть двинула стол в сторону - он удержал (и здесь хорошо стоит). Вот они закружились в вальсе - и несколько легких кругов закончились чувственнейшей, совершенно отдающейся поддержкой, когда танцовщик держит балерину за талию и под одну из коленок, а она обмирает, плавится, висит в его руках.
Когда героини нет рядом - вот улеглась она под ковер (уснула? умерла?), движения героя становятся резче, острее. Стоя у стола, Барышников будто рисует на нем план какого-то сражения - что-то невидимое переставляет в воздухе, что-то сметает со стола -- не получается, не выходит! И последующее соло - будто расталкивание, разбрасывание душного воздуха, почти истерика, почти срыв.
У Барышникова этот балет тоже воспоминание - о «Юноше и смерти», где юный поэт вешался, а затем шел бродить со смертью по крышам Парижа. Барышников так же яростен, но герой его вовсе не так безогляден. И как бы он ни швырял стол, ближе к финалу он притулится меж его четырех ножек. Под крышей, а не на ней.
Но это еще не конец. Героиня еще проснется (оживет?), и парочка примерит на себя роль памятника -- накроют стол ковром, возникнет этакий холм, и двое воздвигнутся на него в торжественной позе. (Но балетные люди устоять неподвижно не смогут и будут слегка перебирать ногами, чуточку идти на месте даже в роли монумента.) А потом герой тихонько развернется и уйдет со сцены, героиня останется одна. Вот это и будет финал, на том и закроется занавес. То есть желаемый для Эка финал, чтобы ему не довелось увидеть, как уходит Лагуна.
Стокгольмский дом танца - вписанный в офисный комплекс, со скромным залом на 800 мест, деловой и не пафосный, в очередной раз показал премьеру мирового значения. Отборщики наших фестивалей, способных снять самые престижные залы и завесить рекламой пол-Москвы, среди толпы зрителей со всего мира замечены не были.
Случайно так срифмовалась программа или нет, решили ли два великих хореографа XX века одновременно подводить итоги или это просто шутка судьбы, но спектакль Матса Эка оказался тоже про «четвертый возраст». И это был дуэт артистов тоже вовсе не юных.
Эк не ставил балетов уже лет десять, если не больше. Как грянул в последней четверти XX века своими версиями «Спящей красавицы», «Лебединого озера», «Кармен» и «Шопенианы», так и ушел потом в компьютерные технологии. Думали не вернется. В «Спящей» тогда принцесса оказывалась юной наркоманкой, фея Карабосс - ее любовником-драгдилером, а принц Дезире -- добродетельным юношей, бестрепетно застрелившим продавца отравы. В «Кармен-сюите» костистая, взрослая, властная, курящая сигару Кармен сводила с ума совершеннейшего мальчишку Хозе (в эту версию влюбилась Майя Плисецкая - в Москве спектакль был показан в ее честь). А в «Шопениане» пожилая женщина, нежно улыбаясь, вспоминала свою юность, и воспоминания бегали по сцене стайкой юных дев. Все бы ничего, но одновременно старую леди оглаживал членом молодой мужчина.
Трудно себе представить более физическое воспоминание о молодости; и плевать Эк хотел на всех ханжей - в главной роли была занята его матушка, основательница Шведского балета Биргит Кулберг.
Но теперь речь не о матушке. Седая шевелюра у самого Эка. И вот он ставит одноактный балет-дуэт для Михаила Барышникова и своей жены, знаменитой балерины Аны Лагуны.
На сцене только стол, и порой кажется, это потому, что больше ничего не поместится - балет набит воспоминаниями под завязку. Воспоминаниями о «Спящей красавице». Вот седая, растрепанная Лагуна скачет на левой ноге так, как скакала когда-то принцесса Аврора -- вывернув правую ногу вбок, чуть тряся ею в вечном движении нетерпеливого несогласия. Вот дуэт у стола, и это уже почти самый финал «Спящей», где добропорядочный юноша и исправившаяся наркоманка собираются венчаться. На закате вспомнить о заре-Авроре? Может быть. И вспомнить без печали.
Потому что есть и сегодняшний день. Барышников здесь, конечно, заменитель самого Эка, его двойник. (Выбор исполнителя знаменателен, впрочем, Эк действительно не хуже хореограф, чем Барышников танцовщик, и наоборот; сочтутся славой.) И тут неважно, что Барышников жилист, перекручен, невелик ростом, что в глазах его прежний азарт и одновременно юношеское недоверие к залу перед премьерой, недоверие, чуть не переходящее в ужас, а Эк длинен, худощав и выглядит совершеннейшим олдовым хиппи. Тут важно, что равные. Потому как про то и разговор.
Про почтенные годы двух великих и равных людей. Про существование рядом. И - да, они, Лагуна и Барышников, вдруг кажутся похожими друг на друга. Вдруг начинают двигаться так одинаково, будто полвека прожили вместе. И весь балет - пересечение жизни: вот она чуть двинула стол в сторону - он удержал (и здесь хорошо стоит). Вот они закружились в вальсе - и несколько легких кругов закончились чувственнейшей, совершенно отдающейся поддержкой, когда танцовщик держит балерину за талию и под одну из коленок, а она обмирает, плавится, висит в его руках.
Когда героини нет рядом - вот улеглась она под ковер (уснула? умерла?), движения героя становятся резче, острее. Стоя у стола, Барышников будто рисует на нем план какого-то сражения - что-то невидимое переставляет в воздухе, что-то сметает со стола -- не получается, не выходит! И последующее соло - будто расталкивание, разбрасывание душного воздуха, почти истерика, почти срыв.
У Барышникова этот балет тоже воспоминание - о «Юноше и смерти», где юный поэт вешался, а затем шел бродить со смертью по крышам Парижа. Барышников так же яростен, но герой его вовсе не так безогляден. И как бы он ни швырял стол, ближе к финалу он притулится меж его четырех ножек. Под крышей, а не на ней.
Но это еще не конец. Героиня еще проснется (оживет?), и парочка примерит на себя роль памятника -- накроют стол ковром, возникнет этакий холм, и двое воздвигнутся на него в торжественной позе. (Но балетные люди устоять неподвижно не смогут и будут слегка перебирать ногами, чуточку идти на месте даже в роли монумента.) А потом герой тихонько развернется и уйдет со сцены, героиня останется одна. Вот это и будет финал, на том и закроется занавес. То есть желаемый для Эка финал, чтобы ему не довелось увидеть, как уходит Лагуна.
Стокгольмский дом танца - вписанный в офисный комплекс, со скромным залом на 800 мест, деловой и не пафосный, в очередной раз показал премьеру мирового значения. Отборщики наших фестивалей, способных снять самые престижные залы и завесить рекламой пол-Москвы, среди толпы зрителей со всего мира замечены не были.
Пресс-конференция:
Анна ГОРДЕЕВА, Стокгольм
Above: Fake It So Real
