В этом фильме одна из лучших балерин мира Сильви Гиллем выражает свои идеи и фантазии о танце и образующих его движениях. Сотрудничество со специально отобранными режиссерами и хореографами вылилось в пять частей фильма.
«Волшебная флейта» в знаменитой постановке Джули Теймор очаровала любителей оперы во всем мире великолепными куклами и изысканным юмором. Именно с этого спектакля в 2006 году началась серия трансляций The Met: Live in HD, за десять лет своего существования ставшая лауреатом многочисленн...
MUBI is ecstatic to take you on a surreal new adventure with indefatigable globetrotting auteur, Werner Herzog. Filmed guerrilla-style in Japan, Herzog’s unique dramatization of the real phenomenon of renting family members and social stand-ins explores the uncanny essence of human relationships.
«История лошади», «первый советский мюзикл» и одновременно «мистерийный эпос с элементами балагана», стала абсолютным хитом – сначала у нас, потом на Бродвее и далее действительно — везде. Спектакль увидели по всему миру — от Аргентины до Японии. В Германии Товстоногову после двадцатиминутной овации жал руку канцлер, а в Авиньоне Питер Брук призывал всех идти на «гениальный» спектакль… «Невыездной» же Розовский (по словам автора, невыездной опять-таки по воле Товстоногова) вместо славы и денег получил лишь ценный подарок – шариковую ручку, которую подарил ему работник сцены, вернувшийся с японских гастролей… Впрочем, не только горечь и обиды остались в памяти Розовского. Как и в настоящей трагикомедии, слезы, вызванные «конокрадством», быстро сменяются бурлескной комедией, как только автор доходит до воспоминаний о работе над спектаклем. Одного общения с актерами хватило бы на пьесу Хармса. Например, исполнитель роли Холстомера Евгений Лебедев был абсолютно уверен, что сможет сыграть лошадь, потому что уже играл Бабу-Ягу. Ему же принадлежит гениальная фраза: «Я лошадь. Как хочу, так и говорю!» А вот актеров, исполнявших роли других лошадей, ни в коем случае нельзя было называть «табуном» (каковым они, собственно, и были по тексту!), но непременно следовало именовать «хором»… Когда же во все происходящее своей царственной волей вмешивался сам Товстоногов, то «смех сквозь слезы» поднимался до гоголевских высот. Так, ведущую актрису за истерику во время репетиции мэтр упек в дурдом, но обещал возить на спектакли на служебной машине, а в худсовете специально держал старого маразматика, для того чтоб тот озвучивал ему слова, которые непременно скажут «наверху»…
Понятно, что отношения Розовского — тогда еще мало кому известного, но уже побитого жизнью «ваньки-встаньки еврейской национальности» (как называли режиссера друзья) — с великим «Гогой» были непростыми. В этих отношениях было все. И благодарность за «смелость мэтра, впервые позвавшего в свой театр молодого режиссера и автора, да к тому же имевшего «хвост» и «антисоветчика», и «еврея», и вообще человека, «не нужного советскому театру». И едва ли не влюбленность в харизму Товстоногова, и очарование его величием в быту, и уважение к его гению, и опаска перед его умелыми отношениями с властями. И — да, разумеется, смертельная обида за случай с «Историей лошади»…
Мемуары написаны автором «не для сведения счетов» и «не для мщения», а для «зазрения совести, только лишь. Для того чтоб неповадно было так поступать, как со мной поступили. Для утверждения самого дефицитного в нашем театре – этики. Той самой этики, без которой и эстетика мертва». Розовскому веришь, но, видимо, он все еще слишком зол на «театральных людей», которые умеют «лукавить, лгать прямо в глаза и при этом – любить человека, которого сейчас обманываешь, быть с ним в нежнейших дружбах». Иначе зачем было писать, например, о любовнице Товстоногова или припоминать обиду, нанесенную пожилой актрисой, шпильку которой Розовский сумел-таки «вернуть» ей еще в те годы?.. Вот уж воистину – «Театральный роман» отдыхает…
This summer, MUBI is excited to host a new series dedicated to the best of contemporary Brazilian cinema. Filmmaking in Brazil has undergone many disparate phases, from the French New Wave influenced Cinema Novo—a movement for whom film aesthetics were a political act—to the São Paulo-born underground cinemas of the late 1960s, and all the way through to more recent (Oscar favorites!) Central Station and City of God. In the wake of the country’s modern-day political turmoil, Brazil’s filmmakers have recently been producing strikingly poignant, urgent cinema. With the aim of reflecting the eclectic nature of this recent upsurge, our selection embraces both the world of fiction and of documentary, from up-and-coming voices as well as established masters. Whether through the hypnotic clash between the indigenous and urbanized world as portrayed in The Dead and the Others, the genre-twisting nature of Good Manners, or Landless’ intimate observations of local political activism, these are all works that demonstrate how bold and tactful world cinema can be, remaining conscious of its own past yet still forward-looking.
